Мы возвращались с задания в лагерь, разнообразия ради — все вместе, наверное, один из нескольких моментов, когда мы шли вместе, все — до одного, — а не разрозненными командами по четыре человека, злые до одури, до желания утопить всех в Катуни, в бурлящих водах, лишь бы оставили тебя в покое, лишь бы в палатку, одному, и молчать-молчать-молчать. Мы шли и говорили, обо всём. И пели — куда ж без этого. Мельницу — опять же — куда без этого.
Помню, солнце ещё даже не спряталось, палило.Шли в лагерь, по траве, мокрой от недавнего дождя. Мокрая обувь, тяжелые сумки за плечами. Меня спросили — кажется, Лена — а знаю ли я ту песню, балладу о книжных детях, которая, собственно, Высоцкого. Я кивнул.
Огромное поле — оно действительно было очень большим, необъятным — и горы со всех сторон; не было дороги, лишь трава. Я был единственным, кто знал весь текст. Мы шли почти в полной тишине, только тяжелое дыхание: перед этим был подъем в гору. И слова, слова. Сначала нас было трое. Двоих не хватило дальше первого куплета. Я продолжал. Почти в полной тишине. Я цеплялся за лямку рюкзака, впечатывал ноги в землю, надо было перейти поле, без конца и края; трава по пояс. Стрёкот кузнечиков. И горы со всех сторон.
С грустью и меланхолией в голове.