[rivolt]

решил притащить сюда свои ответы из текстового аска
всратый стиль, луччи и сабо, джен с оттенком голубизны.


название: слепец
вопрос: написано по песне на стихи Бродского: «Слепые блуждают ночью»

— Ты ничего не видишь, — говорит Сабо.
— Я вижу _в с ё_, — единственно правильный ответ.

Вопрос — глуп и несостоятелен, Луччи — не беспомощный слепец; он видит всё то, что ему надо видеть: пиратов, революционеров, слабаков, трусов — грязь, покрывающую землю, от которой кому-то приходится избавляться, чтобы мир обычных людей был чист. Догматы иглами под ногти загоняли, по голове ласково гладили, выбивая иные мысли. На каждую мысль приходилось по игле.

чтобы впредь
ничего
лишнего.

Мир всегда был облицован камнями, выстроен камнями, мир — суть есть — камень. Камень нерушим.

во веки веков.
аминь.

Революционеры стараются его расколоть. Они кричат:

— Грязь — это вы!

Вы, вы, вы — кровь, боль, угнетение — посмотрите на руки свои.
Сколько на руки ни смотри, они ни станут ни чище, ни грязнее. Всегда всё возвращается к своему исходному состоянию: кровь смывается (не засыхает), боль утихает. А что до угнетения, оно всегда было.

Только слепец может не замечать его. Мир раздроблен, разделён, ярлыками украшен — не он.

На вечность не навесишь ярлыка, вечность не проклассифицируешь, в архив под замок не упрячешь, это удел — людей.

Сабо говорит каждый раз:

— Ты не видишь, не понимаешь.

Луччи понимает единственно правильно: Сабо — идиот. Вся Революционная армия — идиоты. Камень не раздробить, каменные стены демонов снаружи держат.

Демоны всех мастей и видов горланят о свободе и справедливости, держа ножи у сонных артерий обычных — слабых — людей.

Революционеры — один, оскомину набивший, в голову забравшийся, осточертевший — говорят: ваш мир — тьма. Во тьме жить нельзя; в ней можно лишь блуждать.
Добавляет, как будто невпопад: особо темно — перед рассветом.

Сабо мягко опускается на палубу боевого корабля, огнем пылает, жаром; а не так уж далеко, всего на расстоянии пушечного выстрела, Тесоро убивает в ярости и гневе.
Мугивары — опять путаются под ногами.
Крики, кровь, тела падают, золотом покрываются, в памятники чужой алчности превращённые.

— И _э т о_ ваша справедливость? — выплёвывает Луччи, в уши ввинчиваются далёкие крики.

У Сабо в глазах — огонь; геена огненная разверзается, плещет лава, магма, упади капля на землю — камень прожжет до основания, иных демоном из преисподней выпустит.
Демоны всегда считали себя самыми зрячими.

— Нет, это — свобода.

Слепец — ты. Тьма — твоя, так умри в ней.
Мягкости — в противовес — ты ничего не по-ни-ма-ешь.
Смотри: боль, страдания.
(сеете — не мы, революционеры)
Ты — слеп в своей тьме каменных стен.
Умри; слепцы — беспомощны.
(не у-ми-рай: во тьме умирать страшно)

В глазах Луччи отпечатывается: огонь, лицо, он видит — всё (думает, что).

Ни черта он не видит: расстояние пушечного выстрела непреодолимо.

Он говорит:

— Не убедил.


название: крылья
вопрос: Вспомним мифологию. В роли какого бога/существа вы представляете своего персонажа?
/прим. автора: максимально издеваюсь над именем Луччи для большего соответствия образной системе данного ответа/

Лючче кажется, что он распадается на миллиард осколков, запутавшись крыльями в тонких чернильных линиях электрических проводов. Разряды прошивают насквозь — от маховых перьев и до пальцев ног — прошивают, сознание слабеет с каждой секундой, судорогой бьют, и небеса в глазах размываются, небеса слепят — он не думал, что они могут слепить, предательские слёзы — р е ф л е к т о р н ы е — катятся, когда разряд пробивает тело, и Лючче падает, падает, падает — вроде как вечность, кажется, руки безвольные, слабые, дурные, и воздух не держит.

Лючче считает вечность: раз.
Он падает на землю, ломая крыло, пыль облаком вздымается. На этом острове нет ничего, кроме пары хлипких деревянных домиков, линий электропередач, и демонов. Один из них с неизъяснимой нежностью наступает Лючче на крыло. Он практически наяву слышит хруст кости, боль практически неощутима — не после стольки тысяч вольт, прошедших н а с к в о з ь.

— Не сбежишь, – улыбается демон, сильнее вдавливая ногу. – Ты больше не причинишь никому вреда.

Считается, что демоны — великосердечны, милосердны. Лючче знает, что это не так.
Они есть — хаос. Они хаос есть. Они хотели — хотят — будут хотеть: мироздание взорвать. Уничтожить его; наполонить сиюминутностью — жестокостью, анархией — Лючче видел этого мира предвестие: сотни кораблей пиратских чёрными флагами ощерились, мачты в небеса уткнули. Кровь льётся рекой; в этом мире столько крови, этот мир составляет соль: соль крови, что на губах предсмертным криком стынет, соль моря, что бризом оседает.

Лючче познал их обе; и сейчас — лежит на земле, скованный собственной беспомощностью.

— Это ирония, — говорит демон, он больше не причиняет боли, он великодушно садится рядом и смотрит в небо. — Посланник господень вряд ли сможет взлететь.

Небо непостижимо далеко: кости раздроблены, он сам практически мёртв; ангелы бессмертны и бесплотны — и Лючче сам не понимает, почему он: дышит и чувствует боль, и тяжесть всего мира на плечах.

— Всё дело в том, что твой господь — не любит тебя, он не любит никого, — продолжает этот демон с обожженным лицом. — Так же, как и ты. Свет всегда беспощаден, бездушен и далёк. Свет не может любить никого.

Слова демона текут, словно патока, демоны всегда правы. Нерушимая аксиома вечности.

— Лючче, позволь тебя спасти, — говорит демон.

Ты — свет, звучат слова отголоском, крылья распахнуты, почти — распяты. Демон наклоняется над Лючче, демон застилает небеса, на его лице — жалость, которой можно горло пропороть. Жалость демонов жестока всегда была.
Свету погаснуть суждено, рано или поздно.

Лючче не хочет спасения — т а к о г о. Демоны существуют лишь для того, чтобы ломать и уничтожать, а Лючче не хочет быть запятнанным.

Пыль, в воздухе всё ещё клубится пыль, она забивает нос, мешает вдохнуть. Демон смотрит на крылья; долго, слишком долго.
Лючче не может пошевелиться — хочет! — не может даже пальцев согнуть.
Твои пальцы — все в крови (чужой) — демон касается его руки, легко сжимает запястье и безучастно роняет на землю.

Вся ангельская рать не поможет, они не захотят; они все — бездушным светом запятнаны, только ты — соткан из него.
Лючче, Лючче, Лючче, — набат; в голове шумит, жжёт собственное имя.

— Твои крылья — запятнаны больше всех.

Небеса недостижимо высоки, облаками что своды храма расписаны.

Демон шепчет, прижимаясь к горящему лбу Лючче:

— Позволь мне их сжечь.

название: перемирие
задание: Напишите какую-нибудь светлую зарисовку с вашим отп

Это чёртово перемирие всё-таки случается, выветривается запах пороха, заплаты одну на другую нацепляют, крепкими нитками перехватывают. Перештопывают: отмену предыдущей, четыреста лет существовавшей модели общества. Тэнрьюбито теперь всего лишь пустой звук. Они свергнуты и в контекст истории сведены. Всего лишь история, это теперь всего лишь история — улыбается Сабо, когда ускользает с приема.

Мировое правительство и революционная армия пожали друг другу и разнесли баррикады. Никаких более баррикад.

Сделка проста: революционная армия и мировое правительство работают впредь сообща, ради всех обычных людей.

Сабо убегает: на балкон, через коридоры, полутьму, почти не опасаясь встретить удар в спину.
Пора расслабляться — немного, перемирие подписано три месяца назад, и надо же когда-то начинать.

Вечерний воздух прохладой обдаёт лицо, и Сабо замирает на мгновение, замечая форменный плащ Эгиды. Роб Луччи смотрит совсем коротко: полуоборот, безразличный взгляд — на мгновение, а Сабо будто в ледяную воду бросили.

Короткий взгляд, за которым стоит: былая ненависть, сражения и погони бесконечные, отсутствие сна; в пальцах Роба Луччи — пальцах, только в шиган прежде обращавшихся — тлеет сигарета.

Роб Луччи устал, или наконец позволяет себе показать, что устал. Сабо становится рядом и усмехается:

— Не знал, что вы курите.
— Не знал, что вас это волнует, — в тон ему отвечает Роб Луччи, выдыхая дым.

Они переходят к нейтральности, смыслами не окрашенному «вы», стоят на расстоянии вытянутой руки, и даже не пытаются друг друга убить.

Роб Луччи курит, а Сабо стоит, облокотившись на балконные перила, и дышит прохладой вечерней.

— Не курю, — зачем-то поясняет Роб Луччи, не меняясь в лице. Его голос полнится безразличием и холодом. — Иногда.
— Буду знать, — так же отвечает Сабо.

Сколько крови между ними пролилось — не упомнить, сколько людей полегло, а Сабо действительно не знал: что Роб Луччи курит, и от него тягуче пахнет табаком; не обращал внимания, насколько тонки его запястья и в противовес обманчиво сильны пальцы. Голубь Луччи всегда сидит на правом плече.Роб Луччи не любит разговаривать, не признаёт дежурного обмена фразами.
У него полуопущенные плечи — мягкая линия.
... он — человек, а не машина правосудия, какой бы сам себя ни мнил.

Сабо многого не знал. И сейчас это незнание бьёт плетьми тишины, особенно ощутимым провалом, и Сабо будто летит, летит, и не знает куда.

Сабо не знает, как им — ему — работать с агентами Эгиды. Как работать с Робом Луччи. Шутки ради прикармливать его голубя?
Позволять прикрывать себе спину? Как?

На самом деле всё, что у них есть — это зыбкое перемирие, и Сабо абсолютно не знает, что с ним делать.



И чисто Луччи, чистый джен:

название: тьма
вопрос: Ваш самый большой потаённый страх.

Руки кандалами за спиной скованы; руки слабеют с каждой секундой, море сконцентрировано в запястьях, море шумит, в ушах прибоем отдаётся, всё громче, надрывнее волны шумят. На запястьях не железо — особый сплав мёртвых душ, утопленных, и соли морской; он силы вытягивает, высасывает.

Ноги скованы, чтобы шага ни сделать по склизким камням; ступни — обожжены (сожжены в угоду чему-то вельможному удовольствию). Но и без того шагать некуда в этом тесном склепе. Шаг, ещё один — стена; так же — во все стороны света, везде лишь камень, о который можно ногти изломать.

Луччи щурит глаза; он сидит на холодном полу клетки полуморской — мир изрешечён, мир весь решётка, чередование прутьев. А вокруг — орут. Орут так, что закладывает уши, скалятся, беснуются: «Ну что, драная правительственная крыса, гнить тебе здесь, с нами». Всё вокруг свистом и улюлюканьем полнится; Луччи не поворачивает головы. Много чести — обращать внимание на всяких сброд.

Роба изодрана — по шву ворота. Разбита губа, костяшки пальцев — так давно (недавно — на самом деле, чушь и блажь думать иначе) рёбра были сломаны. Луччи не видел ни одного знакомого лица уже давно (всех членов Сайфер Пола №9 — здесь нет). Все — знакомые смутно; Луччи в не помнит ни одного лица, ни одного имени — наверняка.
Но здесь всё было и уже никогда не будет.

Непроглядная тьма и морские короли за стенами морского камня. Их не слышно; толща воды завесом служит, толща камня — не пропустит: не впустит и не выпустит.

Огромная каменная свая — башня — темница — перебирает Луччи слова в уме — на километр к центру земли ушла.

Провал операции есть слабость.
Слабость непростительна никому. Посему выходит, что слабость есть —
(без-на-дё-га; тёмный склеп и кандалы, воздух затхлый — смерть была бы милосерднее в стократ) —
Шестой.
Уровень.
Импел-Дауна.


название: беззвучие
вопрос: По стечению обстоятельств персонаж лишается одного органа чувств.

Зрение может лгать, оно изменчиво, неверно — человек иногда видит то, что хочет видеть; слух — никогда не лжёт.

Луччи слышит весь мир, весь мир звуками в уши вплавляется, плавно шорохами струится, перестуками — всё пространство вокруг Луччи ощутимо.

Всё вокруг звучит, у всего есть свой отзвук: Луччи знает стук чужого сердца (набатом кровь перекачивает), дыхание размеренное, шаги. Закрой глаза — мир останется в полноте своей, без красок, разве.

Кошачий, тонкий слух — зоан, Неко-Неко но Ми — и Луччи слышит.

Слышал.
Провал в Эниес-Лобби уносит слишком многое.

Последнее, то Луччи слышит — глухой стук, с которым огромные каменные глыбы падают оземь. Залпы — слишком громко, слишком н е в ы н о с и м о, бесчисленные пушки, одна, вторая, третья — б о л ь н о — грохот, удар, вибрирует земля; гул нарастает, гул будто из недр идёт, гул везде, гудит протяжно, неразрывно, весь мир в гуле этом.
Потом приходит тьма.

Когда сознание возвращается, Луччи не слышит уже ничего: губы Калифы, сидящей на шатком больничном стуле около его кровати, как будто истаявшей в половину, шевелятся беззвучно; беззвучно всё.

Вокруг вата. Всё ватой заткнуто, заглушено. Мягкость тишины, беспросветная мягкость.
Луччи — как поломанная кукла, убранная в коробку с глаз подальше. А чтобы не доломали — ватой обложить. Лежи, пылись на дальних антресолях мирной жизни.

Беззвучный мир будто другой: плавный, расплавленный; Луччи смотрит, вглядывается — не сопоставляет движения. Не скрипят ступени лестницы. Не шаркает ногами Джабура (улыбается только чересчур криво и изломанно), и он лениво выцарапывает на листке бумаги: «не вытрепывайся, скажи спасибо, что вытащили. без слуха живут»

(сам понимает, что нет)

Луччи комкает бумагу и прицельно кидает её в мусорную урну, стоящую у двери.

Мир истлевает. Неверное зрение — всё, что у него есть. А прикосновениям Луччи никогда не предавал большого значения.

Луччи не говорит; а если и говорит что-то — короткое, злое, практически рычащее от безысходности — не может контролировать голос. Громкость, интонации; он не слышит — и они сдают его с потрохами.

У Луччи всё нормально.
Всё, — цедит Луччи сквозь зубы, чувствуя лишь, как шевелятся его губы, четко артикулируя звук. — Нормально. Слышите, вы — всё нормально.

От жалости в глазах бывших членов СП-9 не спасет ни один тэккай.